Идут годы, седеют ветераны, память теряет былое. Но нет-нет, да и вспыхнет огонек, защемит душу, подкатит удушливый ком и вот оно - снова наяву, что давно затерялось в хаосе военных былей.
Мы встретились совершенно случайно на проспекте имени Ленина, и судьба нам подарила несколько добрых минут, так как мы оказались попутчиками. Мы недавно оба вышли на пенсию, и было о чем поговорить. Интересно же, как живется-можется после спада служебной нагрузки. Мы откуда-то хорошо знали друг друга. Всегда любезно здоровались, поздравляли с праздником и весело приветствовали при встрече. И каждый раз наши глаза светились радостью.
Но за все 40 с лишним лет нам, ни разу не пришлось быть вот так близко наедине. Чаще всего мы встречались в горкоме партии, в исполкоме и на всех мероприятиях, где требовало служебное присутствие. А меня все эти годы мучительно сосал один вопрос; откуда я его знаю и почему мне так приятны встречи? А спросить - было стыдно своей забывчивости. Но на сей раз, я пересилил себя и спросил...
- Вот это фрукт! Ты что?!? Неужели забыл под Будапештом?!?
- Оу! О-о-о...
Я закрыл глаза ладонью, навертывался горький спазм, затуманились встречные прохожие. Я вспомнил всё... Уходящая зима 1945 года продолжала пожирать человеческие жизни в обострившихся до крайности сражениях за каждый хутор, за каждый холм теперь уже не нашей земли.
Мы к вечеру ворвались в г. Брно, в Чехословакии. Немногочисленная стрелковая часть, которую поддерживал наш 10-й горновьючный минометный полк Р.Г.К., вышла на западную окраину города, оставив на попечение нашего полка немецкие части, устремленные вернуть себе его восточную окраину. Я в то время был начальником разведки первого дивизиона минометного полка, и в мою задачу на сей раз входило не пустить немцев в город. Для этого были приданы все разведчики, связисты, повара и ординарцы, и кроме того, огневая мощь полка. Готовились к отражению второй атаки. Немцы вновь обработали нас артогнем и где ползком, где перебежками в густеющих сумерках шли на сближение.
Они подходили к рубежу первой атаки. Приближался момент, когда надо было сыпануть туда, где густо лежали трупы, по пристрелянной цели № 1. Но вместо поданной команды "цель номер один" телефонист закричал: "третьего к телефону!" Я схватил трубку в тот момент, когда уже трещали автоматы разведчиков, и услышал тяжелый голос командира полка майора Яргина: «Срочно снимай людей и выхоли на асфальтовое шоссе, приказано незамедлительно в другой район, к другому "хозяину".
- Так тут же атака?!
- Не теряй времени, там важнее, полк с огневых снят и вытягивается в походную на асфальтовом шоссе, смена подойдет только часа через три-четыре.
Мы двигались туда, "где важнее". По предварительной вводной задаче - в Венгрию, на Будапештское направление, а судя по картам, выданным в пути - в район города Секешфекешвар.
Мы в то время еще не знали о постигшей там наши кавалерийские части катастрофе. Рассеянные танками, они открыли противнику оперативный простор.
Несмотря на приказ двигаться форсированным маршем, без остановок, ночью и днем, мы выбивались из графика на 10 часов, так как "юнкерсы" и "хенкели" понуждали нас днем двигаться перекатами между лесными рощами. И все-таки не обошлось без потерь. Мы шли без прикрытия с воздуха. К пункту сосредоточения нас подгонял приближающийся рассвет. Впереди и справа стонала земля. Как будто тысячи Гулливеров толкли ее чугунными сапожищами. Все ближе и ближе дуги осветительных ракет. И вот уже слышен стрекот стрелкового оружия. Роща, где сосредотачивался полк, была так исклевана снарядами и бомбами, что, пожалуй, не осталось ни одного целого дерева. Дивизионы, разбирая валежник, втискивались в рощу. Нам выдали трофейные немецкие двухкилометровки и поставили задачу поддержать огнем жесткую оборону 3-го батальона 102-го стрелкового полка 51-й дивизии. На карте указали точку, где находится штаб 3-го батальона и кружком - место огневых позиций полка. А дальше - дело привычное. По штату устанавливает связь с пехотой начальник разведки 1-го дивизиона.
Обычно это делается под прикрытием ночной темноты. Но теперь уже солнце отрывалось от горизонта, и эти три-четыре километра надо преодолеть по пахоте, оттаявшей на 8-10 сантиметров, ровной, как доска, с небольшим кустарником по межам.
Яргин груб и недоволен не только опозданием, но и отсутствием живой души в точках, где должны быть штаб стрелкового полка и штаб дивизии. Но это его дело... Мне - в 3-й батальон. Два разведчика, три связиста с катушками и аппаратами за плечами, два радиста и я. Через час дать проводную связь в эту рощу. Лопнули на опушке два гаубичных снаряда и прошуршали еще два за рощу. Все в роще стихло, приняло боевой настрой. Пашня, по которой мы шли, густо покрыта воронками снарядов и мин, но чисто, трупов не было. Изредка попадались воронки диаметром 3-4 метра, полузатопленные водой. Кого-то бомбили. За сапогами тащились пудовые комья жирной земли, отбирая последние силы.
Только бы не упасть... Одолевали усталость и сон.
В непрерывных боях за Зволен, Банску, Бистрицу, Брно, буквально без сна и еще этот марш... В котором нагрузка на офицеров, как на стальные механизмы.
Позади два километра, и вот она уже, высота 68,7 (вернее холм) видна, как на ладони. Немецкие карты точны, их легко читать и легко ориентироваться, они сняты всего год назад.
Ну, теперь уже недалеко... Скопились мы в очередных кустиках, а до следующей межи рукой подать - метров двести. Один бросок... И так от воронки к воронке - здесь их много: и глубоких, и мелких - восемь солдат пробирались к своей цели. По беспорядочному падению мин и беглому огню по пройденной уже нами клетке было понятно, что нас плохо видят. У нас за спиной яркий круг солнца.
Волоча непослушные сапоги, мы устремились к кустикам, а некоторые к одонкам копен сена, и вдруг навстречу нам чуть выше голов - автоматная очередь и истошный крик: «Стой!!! Куда прете?!?» И всякие трехэтажные слова... «Вы нас демаскируете...» Но было уже поздно. Мы у очередной грани в кустиках. И те, что хотели укрыться сеном - тоже в кустиках, так, как там были не одонки копен, а снарядные ящики, притрушенные сеном.
Только теперь, я заметил справа противотанковую пушку и чуть подальше слева - вторую, а всего их тут было четыре. «Был бы комбат, он перестрелял бы вас, как куропаток, убирайтесь вон...» И опять многоэтажные слова сержанта. Не знал он, что для меня его "этажи" были сильнее бальзама.
- «Сейчас уйдем, нам вон на ту высотку», - миролюбиво сказал я.
- Прите хоть к черту в зубы, только убирайтесь отсюда, пока не увидел комбат или фрицы, на высотке мы были вчера, а теперь там немцы.
- А где пехота?
- Впереди ее нет, а справа в овражке кто-то есть, туда ушел комбат, да вы чешите быстрее отсюда...
Мы, словно боясь грозного комбата, пригибаясь чуть ли не до земли, вдоль полосы кустарника добрались до овражка.
Я больше всего боялся, что окажется не та стрелковая часть, ведь бывали и такие случаи. Но опасения были напрасны. Это был 3-й батальон нужного нам полка, в котором после вчерашнего боя осталось 37 человек. А как нам были рады!
И мне кажется, грозный командир противотанковой батареи был рад больше командира батальона. Телефонисты потянули связь в рощу, развернули рацию. И когда я доложил стрелковому комбату, что минометный полк 3-х дивизионного состава, и в каждой батарее по шесть минометов, да еще при полном боевом комплекте боеприпасов, радости не было конца. Грозный комбат просит скорее прикрыть батарею огнем, потому что впереди (да и сзади) наших нет, а комбат - аж подпрыгивает, вот мы им дадим на 68,7... Там невозможно окопаться. Сверху грязь, а ниже - замерзшая глина. Вот там-то батальон понес потери от минометного огня.
Погибли командир батальона и начальник штаба, а теперешний младший лейтенант там командовал взводом. Радисты передали готовность связи. Я передал координаты свои, штаба стрелкового полка и команду: «Первый дивизион "к бою", второму и третьему - занять огневые и доложить координаты». Только после этого, мы начали личное знакомство.
«Цыбулько Иван Андреевич», - назвался командир батальона, «Гостев Георгий Васильевич», - назвал себя грозный комбат, «Приходько Петр Самойлович», - представился я. «Мы, наверное, земляки», - заговорил Цыбулько. «Едва ли, я издалека, из Сибири, и за всю войну не встречал ни одного настоящего земляка. С Алтая я, из Рубцовска...». Гостев шагнул в круг: "Так я тоже из Рубцовска..." Дальнейшее невозможно описать. Мы долго тискали в объятиях друг друга, как родные братья после долгой разлуки, мы плакали навзрыд, похлопывали ладошками по спине, качались из стороны в сторону, пока не остановил нас Цыбулько: «Это треба обмыть».
И только теперь я вспомнил, что за прошедшие сутки не успел ни разу покушать. А стол оказался отменным...
И более трех недель мы работали вместе. А о том, что работали неплохо, свидетелями были десятки захлебнувшихся атак немецкой пехоты с танками и авиационной долбежкой, и 3-й батальон стрелкового полка, который не отошел с занимаемого рубежа ни на один метр.
А потом подошли свежие части, и мы расстались. Я в последний раз осмотрел панораму, мельком взглянул на самоходку с опущенным в землю стволом, ниже холма 68,7, и разбросанные по полю танки. Одни ближе, другие дальше - результат работы батареи грозного комбата. Повернулся спиной к фронту - рядом старший лейтенант Гостев. Мы молча обнялись, и я перебежками от воронки к воронке стал удаляться к огневым полка, вслед за сматывающими нитку телефонистами. Наш полк перебрасывали вновь в 40-ю армию, на Прагу, поддерживать румынскую "Натру калараши". Жаль, конечно, комбата-3 Цыбулько - его вчера нашла снайперская пуля, жаль и радистов - в их окопчик попала мина, жаль и пушкарей, погибших вчера от прямого попадания в пушку танкового снаряда, да и жаль было вообще покидать это место, где каждый кустик, каждый бугорок имел теперь свое историческое значение и, казалось, врос и в мозг и в сердце.
Я не буду описывать все те атаки, в том числе и в первый день пехотой с танками, под сильнейшим минометным и артогнем, а потом и под бомбежкой и пулеметным обстрелом с воздуха потому, что это уже не вызывает интереса у читателей, но для нас, идущих по проспекту имени Ленина, не нужно было слов.
Нам надо было просто всколыхнуть память, и можно не один десяток километров идти молча, просматривая не кино, а живую быль нашей юности. Нам тогда, всем троим, вместе едва набиралось 60 лет. А теперь более 60-ти каждому.
И ничто теперь нас не удивит, удивляет лишь то, что как можно остаться в живых таким хрупким существам среди раздирающих землю и металл, ревущих на все голоса осколков и ищущих свою дырку, каждой из дождя посвистывающих пуль.
Мы подошли к перекрестку, молча пожали друг другу руки и разошлись, а обняться уже не хватило духу.
П. С. Приходько
ЭТО БЫЛО, БЫЛО...
Идут годы, седеют ветераны, память теряет былое. Но нет-нет, да и вспыхнет огонек, защемит душу, подкатит удушливый ком и вот оно - снова наяву, что давно затерялось в хаосе военных былей.
Мы встретились совершенно случайно на проспекте имени Ленина, и судьба нам подарила несколько добрых минут, так как мы оказались попутчиками. Мы недавно оба вышли на пенсию, и было о чем поговорить. Интересно же, как живется-можется после спада служебной нагрузки. Мы откуда-то хорошо знали друг друга. Всегда любезно здоровались, поздравляли с праздником и весело приветствовали при встрече. И каждый раз наши глаза светились радостью.
Но за все 40 с лишним лет нам, ни разу не пришлось быть вот так близко наедине. Чаще всего мы встречались в горкоме партии, в исполкоме и на всех мероприятиях, где требовало служебное присутствие. А меня все эти годы мучительно сосал один вопрос; откуда я его знаю и почему мне так приятны встречи? А спросить - было стыдно своей забывчивости. Но на сей раз, я пересилил себя и спросил...
- Вот это фрукт! Ты что?!? Неужели забыл под Будапештом?!?
- Оу! О-о-о...
Я закрыл глаза ладонью, навертывался горький спазм, затуманились встречные прохожие. Я вспомнил всё... Уходящая зима 1945 года продолжала пожирать человеческие жизни в обострившихся до крайности сражениях за каждый хутор, за каждый холм теперь уже не нашей земли.
Мы к вечеру ворвались в г. Брно, в Чехословакии. Немногочисленная стрелковая часть, которую поддерживал наш 10-й горновьючный минометный полк Р.Г.К., вышла на западную окраину города, оставив на попечение нашего полка немецкие части, устремленные вернуть себе его восточную окраину. Я в то время был начальником разведки первого дивизиона минометного полка, и в мою задачу на сей раз входило не пустить немцев в город. Для этого были приданы все разведчики, связисты, повара и ординарцы, и кроме того, огневая мощь полка. Готовились к отражению второй атаки. Немцы вновь обработали нас артогнем и где ползком, где перебежками в густеющих сумерках шли на сближение.
Они подходили к рубежу первой атаки. Приближался момент, когда надо было сыпануть туда, где густо лежали трупы, по пристрелянной цели № 1. Но вместо поданной команды "цель номер один" телефонист закричал: "третьего к телефону!" Я схватил трубку в тот момент, когда уже трещали автоматы разведчиков, и услышал тяжелый голос командира полка майора Яргина: «Срочно снимай людей и выхоли на асфальтовое шоссе, приказано незамедлительно в другой район, к другому "хозяину".
- Так тут же атака?!
- Не теряй времени, там важнее, полк с огневых снят и вытягивается в походную на асфальтовом шоссе, смена подойдет только часа через три-четыре.
Мы двигались туда, "где важнее". По предварительной вводной задаче - в Венгрию, на Будапештское направление, а судя по картам, выданным в пути - в район города Секешфекешвар.
Мы в то время еще не знали о постигшей там наши кавалерийские части катастрофе. Рассеянные танками, они открыли противнику оперативный простор.
Несмотря на приказ двигаться форсированным маршем, без остановок, ночью и днем, мы выбивались из графика на 10 часов, так как "юнкерсы" и "хенкели" понуждали нас днем двигаться перекатами между лесными рощами. И все-таки не обошлось без потерь. Мы шли без прикрытия с воздуха. К пункту сосредоточения нас подгонял приближающийся рассвет. Впереди и справа стонала земля. Как будто тысячи Гулливеров толкли ее чугунными сапожищами. Все ближе и ближе дуги осветительных ракет. И вот уже слышен стрекот стрелкового оружия. Роща, где сосредотачивался полк, была так исклевана снарядами и бомбами, что, пожалуй, не осталось ни одного целого дерева. Дивизионы, разбирая валежник, втискивались в рощу. Нам выдали трофейные немецкие двухкилометровки и поставили задачу поддержать огнем жесткую оборону 3-го батальона 102-го стрелкового полка 51-й дивизии. На карте указали точку, где находится штаб 3-го батальона и кружком - место огневых позиций полка. А дальше - дело привычное. По штату устанавливает связь с пехотой начальник разведки 1-го дивизиона.
Обычно это делается под прикрытием ночной темноты. Но теперь уже солнце отрывалось от горизонта, и эти три-четыре километра надо преодолеть по пахоте, оттаявшей на 8-10 сантиметров, ровной, как доска, с небольшим кустарником по межам.
Яргин груб и недоволен не только опозданием, но и отсутствием живой души в точках, где должны быть штаб стрелкового полка и штаб дивизии. Но это его дело... Мне - в 3-й батальон. Два разведчика, три связиста с катушками и аппаратами за плечами, два радиста и я. Через час дать проводную связь в эту рощу. Лопнули на опушке два гаубичных снаряда и прошуршали еще два за рощу. Все в роще стихло, приняло боевой настрой. Пашня, по которой мы шли, густо покрыта воронками снарядов и мин, но чисто, трупов не было. Изредка попадались воронки диаметром 3-4 метра, полузатопленные водой. Кого-то бомбили. За сапогами тащились пудовые комья жирной земли, отбирая последние силы.
Только бы не упасть... Одолевали усталость и сон.
В непрерывных боях за Зволен, Банску, Бистрицу, Брно, буквально без сна и еще этот марш... В котором нагрузка на офицеров, как на стальные механизмы.
Позади два километра, и вот она уже, высота 68,7 (вернее холм) видна, как на ладони. Немецкие карты точны, их легко читать и легко ориентироваться, они сняты всего год назад.
Ну, теперь уже недалеко... Скопились мы в очередных кустиках, а до следующей межи рукой подать - метров двести. Один бросок... И так от воронки к воронке - здесь их много: и глубоких, и мелких - восемь солдат пробирались к своей цели. По беспорядочному падению мин и беглому огню по пройденной уже нами клетке было понятно, что нас плохо видят. У нас за спиной яркий круг солнца.
Волоча непослушные сапоги, мы устремились к кустикам, а некоторые к одонкам копен сена, и вдруг навстречу нам чуть выше голов - автоматная очередь и истошный крик: «Стой!!! Куда прете?!?» И всякие трехэтажные слова... «Вы нас демаскируете...» Но было уже поздно. Мы у очередной грани в кустиках. И те, что хотели укрыться сеном - тоже в кустиках, так, как там были не одонки копен, а снарядные ящики, притрушенные сеном.
Только теперь, я заметил справа противотанковую пушку и чуть подальше слева - вторую, а всего их тут было четыре. «Был бы комбат, он перестрелял бы вас, как куропаток, убирайтесь вон...» И опять многоэтажные слова сержанта. Не знал он, что для меня его "этажи" были сильнее бальзама.
- «Сейчас уйдем, нам вон на ту высотку», - миролюбиво сказал я.
- Прите хоть к черту в зубы, только убирайтесь отсюда, пока не увидел комбат или фрицы, на высотке мы были вчера, а теперь там немцы.
- А где пехота?
- Впереди ее нет, а справа в овражке кто-то есть, туда ушел комбат, да вы чешите быстрее отсюда...
Мы, словно боясь грозного комбата, пригибаясь чуть ли не до земли, вдоль полосы кустарника добрались до овражка.
Я больше всего боялся, что окажется не та стрелковая часть, ведь бывали и такие случаи. Но опасения были напрасны. Это был 3-й батальон нужного нам полка, в котором после вчерашнего боя осталось 37 человек. А как нам были рады!
И мне кажется, грозный командир противотанковой батареи был рад больше командира батальона. Телефонисты потянули связь в рощу, развернули рацию. И когда я доложил стрелковому комбату, что минометный полк 3-х дивизионного состава, и в каждой батарее по шесть минометов, да еще при полном боевом комплекте боеприпасов, радости не было конца. Грозный комбат просит скорее прикрыть батарею огнем, потому что впереди (да и сзади) наших нет, а комбат - аж подпрыгивает, вот мы им дадим на 68,7... Там невозможно окопаться. Сверху грязь, а ниже - замерзшая глина. Вот там-то батальон понес потери от минометного огня.
Погибли командир батальона и начальник штаба, а теперешний младший лейтенант там командовал взводом. Радисты передали готовность связи. Я передал координаты свои, штаба стрелкового полка и команду: «Первый дивизион "к бою", второму и третьему - занять огневые и доложить координаты». Только после этого, мы начали личное знакомство.
«Цыбулько Иван Андреевич», - назвался командир батальона, «Гостев Георгий Васильевич», - назвал себя грозный комбат, «Приходько Петр Самойлович», - представился я. «Мы, наверное, земляки», - заговорил Цыбулько. «Едва ли, я издалека, из Сибири, и за всю войну не встречал ни одного настоящего земляка. С Алтая я, из Рубцовска...». Гостев шагнул в круг: "Так я тоже из Рубцовска..." Дальнейшее невозможно описать. Мы долго тискали в объятиях друг друга, как родные братья после долгой разлуки, мы плакали навзрыд, похлопывали ладошками по спине, качались из стороны в сторону, пока не остановил нас Цыбулько: «Это треба обмыть».
И только теперь я вспомнил, что за прошедшие сутки не успел ни разу покушать. А стол оказался отменным...
И более трех недель мы работали вместе. А о том, что работали неплохо, свидетелями были десятки захлебнувшихся атак немецкой пехоты с танками и авиационной долбежкой, и 3-й батальон стрелкового полка, который не отошел с занимаемого рубежа ни на один метр.
А потом подошли свежие части, и мы расстались. Я в последний раз осмотрел панораму, мельком взглянул на самоходку с опущенным в землю стволом, ниже холма 68,7, и разбросанные по полю танки. Одни ближе, другие дальше - результат работы батареи грозного комбата. Повернулся спиной к фронту - рядом старший лейтенант Гостев. Мы молча обнялись, и я перебежками от воронки к воронке стал удаляться к огневым полка, вслед за сматывающими нитку телефонистами. Наш полк перебрасывали вновь в 40-ю армию, на Прагу, поддерживать румынскую "Натру калараши". Жаль, конечно, комбата-3 Цыбулько - его вчера нашла снайперская пуля, жаль и радистов - в их окопчик попала мина, жаль и пушкарей, погибших вчера от прямого попадания в пушку танкового снаряда, да и жаль было вообще покидать это место, где каждый кустик, каждый бугорок имел теперь свое историческое значение и, казалось, врос и в мозг и в сердце.
Я не буду описывать все те атаки, в том числе и в первый день пехотой с танками, под сильнейшим минометным и артогнем, а потом и под бомбежкой и пулеметным обстрелом с воздуха потому, что это уже не вызывает интереса у читателей, но для нас, идущих по проспекту имени Ленина, не нужно было слов.
Нам надо было просто всколыхнуть память, и можно не один десяток километров идти молча, просматривая не кино, а живую быль нашей юности. Нам тогда, всем троим, вместе едва набиралось 60 лет. А теперь более 60-ти каждому.
И ничто теперь нас не удивит, удивляет лишь то, что как можно остаться в живых таким хрупким существам среди раздирающих землю и металл, ревущих на все голоса осколков и ищущих свою дырку, каждой из дождя посвистывающих пуль.
Мы подошли к перекрестку, молча пожали друг другу руки и разошлись, а обняться уже не хватило духу.
